Полет летучей мыши [= Нетопырь ] - Ю Несбе

У него было еще много дел – клиенты могли появиться когда угодно, и Лихачу не хотелось, чтобы этот придурок путался под ногами.

– Сперва ты должен мне кое-что сказать, – сказал парень.

– Почему «должен»? – Лихач положил руку на пистолет.

– Потому что ты здесь торгуешь, потому что ты только что вошел и сейчас тебя легче всего запалить, наркота у тебя при себе, и ты не хочешь, чтобы я обыскивал тебя при свидетелях. Не двигайся.

Только сейчас Лихач увидел браунинг «хай-пауэр», из которого парень преспокойно в него целился.

– Что тебе нужно?

– Я хочу знать, как часто Эндрю Кенсингтон покупал у тебя наркотики и когда он делал это в последний раз?

Лихач пытался сосредоточиться. Он терпеть не мог, когда в него тычут пушкой.

– У тебя диктофон с собой, коп?

Коп улыбнулся:

– Расслабься. Показания под прицелом не в счет. Самое худшее, я тебя пристрелю.

– Хорошо, хорошо.

Лихач почувствовал, что потеет. Он прикинул расстояние до своей кобуры.

– Раз о нем больше ни слуху ни духу, значит, он помер. Так что ему не повредит. Он остерегался, много не брал. Приходил два раза в неделю, покупал по одному пакетику. Обычный порядок.

– Когда он приходил в последний раз до того, как сыграл с вами в крикет?

– Дня за три. На следующий день должен был прийти снова.

– Он когда-нибудь покупал у других?

– Никогда. Уж я-то знаю. Тут, так сказать, вопрос доверия. К тому же он работал в полиции и сильно рисковал.

– Значит, он приходил сюда, когда нуждался в наркотиках. Через несколько дней, если бы не повесился, может, умер бы от передозировки. Это реально?

– Он же оказался в больнице. Понятно, что оттуда он ушел из-за ломки. Может, у него была заначка.

Коп устало вздохнул.

– Ты прав. – Он убрал пистолет и взял стакан. – Одни сплошные «может». Почему нельзя со всем этим покончить, сказать: «Баста! Two and two are whatever it is and that’s it»[76]. Поверь, всем стало бы легче.

Лихач потянулся было к кобуре, но передумал.

– А где тогда шприц? – пробормотал коп, обращаясь к самому себе.

– Что? – спросил Лихач.

– На месте не нашли шприца. Может, он спустил его в унитаз. Как ты сказал – остерегался. Даже перед смертью.

– Плесни, – попросил Лихач и подсел за столик.

– Не угробь печень, – сказал коп и дал ему бутылку.

Харри бежал по узкому задымленному проходу. Оркестр играл так громко, что вокруг все дрожало. Стоял кислый запах серы, тучи висели так низко, что Харри чертил по ним головой. Но сквозь стену шума пробивался один звук: громкий лязг, который ни с чем не спутаешь. Лязг собачьих зубов и бьющихся об асфальт цепей. За ним мчалась сорвавшаяся с цепи свора.

Проход становится все уже. Вот он бежит, держа руки перед собой, чтобы не застрять между высокими красными стенами. Смотрит вверх. Из окон высоко над ним выглядывают чьи-то головы. Человечки в окнах размахивают синими и зелеными флагами и поют под оглушительную музыку:

– This is the lucky country, this is the lucky country, we live in the lucky country![77]

Харри услышал за собой захлебывающийся лай и с криком упал. Темнота. К великому своему удивлению, Харри не ударился об асфальт, а продолжал падать. Наверное, угодил в канализационный люк. То ли Харри падал слишком медленно, то ли колодец был слишком глубоким, но он все падал и падал. Музыка наверху звучала все тише и тише, а когда глаза привыкли к темноте, он увидел в стенках колодца окна, через которые можно было смотреть на других.

«Неужели я пролечу всю землю насквозь?» – подумал Харри.

– Вы из Швеции, – сказал женский голос.

Харри обернулся. Вдруг зажегся свет и снова заиграла музыка. Он находился на открытой площадке. Была ночь. На сцене за его спиной играл оркестр. Сам он стоял, повернувшись к витрине – должно быть, магазина телевизоров, потому что там стояло штук десять телевизоров и каждый показывал свой канал.

– Тоже отмечаете Australian Day?[78]– спросил на знакомом языке другой, мужской, голос.

Харри обернулся. На него, дружески улыбаясь, смотрела парочка. Он ответил вымученной улыбкой – значит, улыбаться он пока мог. А в остальном? В подсознании бушевала революция, и сейчас битва шла за зрение и слух. Мозг отчаянно пытался понять, что происходит, но ему это плохо удавалось – его постоянно бомбили исковерканной и иногда нелепой информацией.

– А мы из Дании. Меня зовут Поул, а это моя жена Гина.

– Почему вы решили, что я из Швеции? – услышал Харри собственный голос.

Датчане переглянулись.

– А вы не заметили, как говорили сами с собой? Смотрели на экран и рассуждали, пролетит ли Алиса землю насквозь. И она пролетела, ха-ха!

– Ах, это! – Харри не понимал, о чем они говорят.

– Совсем не то, что наш праздник летнего солнцестояния, да? Просто смешно. Фейерверки трещат, а в дыму ничего не видно. Как знать, может, от фейерверков загорелся какой-нибудь небоскреб. Ха-ха! Даже здесь пахнет порохом. Это из-за влажности. Вы тоже турист?

Харри задумался. И думал, наверное, очень долго, потому что датчане, не дождавшись ответа, ушли.

Он снова повернулся к телевизорам. Холмы в огне на одном экране, теннис – на другом. Происшествия за год в Мельбурне, лесной пожар, открытый чемпионат Австралии, десятилетний мальчик в белом костюме становится миллионером, целая семья становится бездомной. Еще Гру Харлем Брунтланд[79], норвежские рыбацкие лодки, иссиня-черные киты, иногда выныривающие на поверхность. И, будто всего остального недостаточно, – футбольный матч: сборная Норвегии против каких-то ребят в белом. Харри вспомнил, что читал в «Сидней морнинг геральд» о матчах между Австралией, Новой Зеландией и Норвегией. Внезапно крупным планом – Эрик Мюкланд по прозвищу Комар. Харри засмеялся.

– И ты тут, Комар? – шепнул он в холодное стекло. – Или у меня глюки? Хочешь, угощу ЛСД, Комар?

– Спятил? Я кумир молодежи, – возмутился Комар.

– Хендрикс принимает ЛСД. И Бьернебу. И Харри Холе. Начинаешь лучше видеть, Комар. Даже больше – видишь связи, которых на самом деле нет… – Харри расхохотался.